Человек одной минутой теряет все. Дом, двор, сад, стол, стул, чашку, пальто. Привычный паркет, потолок, стены. Опору, фундамент, «остов». Он вынужден бежать куда глаза глядят в затасканной неделями одежде. Без расчески, сумки, багажа. Без обратного билета и какой-либо надежды. С ощущением будто его вырвали, как ботву, а корень оставили в земле. Ампутировали ноги…
Больше нет привычной улицы, березы, калитки. Трубящего завода, гимназии в стиле эклектика, хлебного, торгующего овсяным печеньем на развес. Одной секундой исчезло привычное и теперь нужно начинать заново. С чистого листа. А ведь уже давно не двадцать и даже не двадцать пять. Многим – 40, 50, 68. С ними – пожилые родители, страдающие болезнью Паркинсона, или испуганные подростки, переживающие гормональный бунт.
Я общаюсь с беженцами каждый день. С харьковчанами, жителями Бородянки, Изюма, Лисичанска. Одни плачут, так что невозможно разобрать ни слова, другие бравадно хихикают, а под конец заводят тоненько: «А-а-а». Третьи, заикаясь, описывают кувшинки в озере Клешня, свою вышитую мельчайшим крестиком Богородицу и праздничный сорокалетний сервиз:
– Его подарили моей бабушке, уходящей на пенсию, и коробку мы втащили с большим трудом. Чего в ней только не было: и супница, раздувшаяся от важности, и чашки со вздернутыми носами-ручками, и рюмки для яиц. Икорницы, кокотницы, креманки. Белая-белая керамика, а по краю желтые не то лютики, не то ветреницы. Сервиз доставали по большим праздникам. Теперь понимаю, зря. Нужно было пользоваться ежедневно.
– Из моего окна был виден ресторан «У Саши». Там всегда играли свадьбы. Мне очень нравилось выходить с чашкой кофе на балкон и любоваться невестами. Девушки в белой пене кружев и кукольных туфельках казались иллюзорными. А теперь мой дом – одна сплошная рана и от ресторана – груда камней.
– Голову не мыла. А как ее помыть, когда в квартире ноль градусов? Через три недели стала безбожно чесаться и пришлось тяжелые космы обрезать. На ощупь, так как в ванной было темно. Протерла «стрижку» салфетками и сбрызнула чемеричной водой. Спустя месяц смогла уехать. По приезду сижу на скамейке, греюсь на солнце, а тут навстречу – женщина. В чистой одежде, с укладкой, пахнущая духами. Представляете? Не потом, сажей и мочой, а духами. А на мне джинсы нестиранные месяц, и стрижка, сделанная впопыхах…
– Приехав в Днепр, мы смогли принять душ и лечь, вытянув ноги. В подвале теснились и спали по очереди. Одни спят, другие сидят на стульях. На следующую ночь менялись. Только маму с годовалой девочкой не беспокоили. Радовались, что малышка крепко спит.
– Вырвавшись из Чернигова, была неприятно поражена беззаботной столичной жизнью. Всюду кофейни, ничем не затемненные окна и люди, радующиеся, что сняли запрет на алкоголь. Мы радовались, когда прекратились авианалеты.
– Здесь очень красиво. Горы, семейные булочные и бакалейные лавки. Приветливые люди. Заботливый мер. Представляете, он даже извинился перед нами за шум (над городком летают самолеты, так как рядом находится военная база). Я теперь дышу свежим воздухом, а не гарью, только сердце тоскует по дому. По моим тюльпановыми клумбам, балкону, переиначенному в гончарную мастерскую, и молитвенному уголку…
