Он двадцать минут читает вслух по бумажке,
Что до сих пор ещё ни одной промашки,
Что танки идут под флагом священных истин
Что (он запинается, ищет следующий листик,
А, вот, нашёл, зачитывает по списку):
Во-первых, мы всё учли, оценили риски,
Потом, во-вторых, дождались благого слова
Полковника Бесова, прапорщика Козлова.
И в-третьих, мы всё это делаем ради мира,
Ровняем с землёй города, разносим квартиры,
Калечим детей, доводим до слёз старушек,
Мир скверны будет разрушен – мы всё разрушим.
В-четвёртых..
Но тут второй микрофон включает,
Сначала молчит и лишь головой качает,
Потом произносит медленно, хоть и чётко:
Прости, я сейчас не понял, ты что, о чём ты.
Оставь этот треск правителям и служивым,
Давай говорить живое, пока мы живы,
Ты видел, как дети котика отыскали?
Как бабушка внука нянчит на Азовстали?
Шесть месяцев – два из них в непрерывном шуме,
Когда я молюсь, я думаю, что пишу им.
Ты был хоть разок хоть в Киеве, хоть в Одессе?
Я видел наш мир, я знаю, что он чудесен,
Он кроток и тих, мы пастыри в нём, не судьи
Он весь для людей и мы в нём с тобою люди,
Так слушай, останови там своих, скажи им,
Что нужно творить живое, пока мы живы.
Что нужно всего лишь раскаяться, чтобы..
Чтобы…
Но первый скалится, полный неясной злобы,
Он помнит, что нужно держаться, что он в эфире,
Опять начинает о мире скверны, о мире…
Но слово сжигает язык, панорама тает,
Второй исчезает – как будто бы улетает,
И что-то забытое шепчет, мол, боже, боже.
И первый, стуча копытом, уходит тоже.
