На закате своей жизни — между 75 и 85 годами, Александра Яковлевна Бруштейн написала чуть ли не самую знаменитую детскую книгу послевоенного СССР — «Дорога уходит в даль…» В сознании советских детей эта книга укоренилась сильнее, чем «Тимур и его команда» Гайдара, а цитатами из неё обменивались чаще, чем фразами из «Швамбрании» Льва Кассиля. Можно сказать, что Бруштейн воспитала целое поколение, и как у неё это получилось — самая настоящая загадка.
У трилогии «Дорога уходит в даль…», написанной в конце 50-х годов прошлого века, до сих пор множество почитателей и даже фанатов, хотя современные подростки об этой книге уже не знают. Для тех же кто взрослел в позднем СССР, она была больше, чем просто чтением. По этой книге мы безошибочно определяли «своих» — цитатами из неё обменивались, как паролями: «она же здоровая, умная девочка — зачем ей икать и квакать», «сто Тамарок за одного Шарафута», «замечательное изобретение Варварвары Забебелиной»…
Когда Александра Яковлевна работала над «Дорогой…» — по сути, первой своей книгой, она уже практически не слышала и почти ослепла. Но поверить в это совершенно невозможно — по страницам скачет, смеясь, живая девочка, совершенно не изменившаяся за шестьдесят пять лет.
Главная литературная загадка XX века
Писательская карьера Александры Бруштейн и судьба её книги — одна из самых больших загадок ХХ века. Хотя, казалось бы, в её личности, текстах и биографии ничего загадочного нет. Более того, они — пример редкой недвусмысленности, и даже само слово «тайна» не вяжется с её удивительно простой и чистой судьбой.
И всё же её трилогия — загадка, уникальный феномен. Потому что совершенно невозможно было представить, что воспоминания о жизни девочки из еврейской семьи, росшей в Вильно в конце ХIХ века, станут абсолютным бестселлером, на который в библиотеках выстроятся многомесячные очереди. Кто предсказал бы, что книги о деле Дрейфуса и процессе мултанских вотяков разойдутся на цитаты? Что Сашенька Яновская станет лучшей подругой и ровесницей миллионов советских подростков, которые сначала будут жадно ждать каждой новой книги о её взрослении, а потом бесконечно, до дыр зачитывать эти три тома.
Почему же эта история стала такой невероятно популярной? Откуда в СССР 70-х — 80-х годов прошлого века возник такой горячий такой интерес к судьбе еврейской девочки, взрослеющей на рубеже столетий, на границе польской, белорусской, русской и еврейской культур?
Ответ на этот вопрос очень точно сформулировал писатель и литературный критик Дмитрий Быков в лекции из цикла «Сто лет – сто книг».
Мы приведём его слова в конце статьи, но сначала — немного о Сашеньке и её семье. Ведь Сашенька Яновская и Александра Яковлевна Бруштейн — это один и тот же человек: роман не только автобиографичен, но ещё и очень точен. Книга Бруштейн — это настоящая энциклопедия провинциальной российской жизни рубежа XIX-XX веков.
Семья Сашеньки Яновской
Александра Бруштейн родилась 11 августа 1884 года в семье доктора, общественного деятеля и писателя на идише Якова Иехильевича (Ефимовича) Выгодского и его жены Елены Семёновны Выгодской (в девичестве Ядловкиной) — девушки из ассимилировавшейся еврейской семьи.
Яков Ефимович Выгодский был старшим ребенком в многодетной семье — у него было еще шесть братьев. В книгах Бруштейн много упоминаний о дедушке и бабушке. Пожалуй, самый запоминающийся — празднование Пасхи, когда в дом к родителям собираются все семь братьев. Бабушка называет их «мои бриллианты». («Бабушка и Бася-Дубина с ног сбились в ожидании гостей: к вечерней пасхальной трапезе должны съехаться и сойтись все семь сыновей! Кроме уже приехавших Тимы и Абраши, ждут еще дядю Ганю, врача-окулиста из Петербурга, и дядю Лазаря, студента-медика из Харькова. Да еще здешние сыновья — папа, Николай, Мирон. Итого — семеро!»)
Это удивительно тёплая, дружная и любящая семья, и сама писательница говорит о том, что когда она думает о большой и крепкой семье, ей на память приходит именно этот семейный вечер.
Отец Саши был одним из докторов-подвижников, которые стремились в первую очередь помочь пациенту, не выясняя национальности, политических взглядов и финансового положения больного. Выгодского приглашали к самым богатым и знатным пациентам Вильно, но он успевал и работать в городской клиникем — помогать неимущим.
Бруштейн вспоминала: отец уставал так, что у него тряслись руки, и матери приходилось резать ему еду. И Саша, и появившийся через несколько лет сын Семен, воспитывались на живом примере, как надо относиться к людям, как помогать им — искренне и бескорыстно.
Отношения с дочерью у Якова Ефимовича были особенные и здесь лучше предоставить слово самой Александре Бруштейн. Вот отрывок из «Дороги»:
« — Папа, — говорю я тихонько, — какой дом, Юзефа говорит, у тебя будет… в три аршина?
— Да ну, — отмахивается папа. — Юзефины сказки!..
— Как же мы все там поместимся?
— Нет… — неохотно роняет папа. — Я там буду один.
— А мы?
— Вы будете приходить ко мне в гости. Вот ты придешь к этому домику и скажешь тихонько — можно даже не вслух, а мысленно: папа, это я, твоя дочка Пуговица… Я живу честно, никого не обижаю, работаю, хорошие люди меня уважают… И все. Подумаешь так — и пойдешь себе…»
В этот день дочь и труженик-отец, даже не заметивший в вечной своей работе, что в центре города есть такой замечательный сквер, «кутят». Они никуда не торопятся, сидят в сквере, поедают бублики и мороженое «крем-брюля». Говорят о разных разностях. …«Папа обнимает меня, я крепко прижимаюсь к нему. Вероятно, это одна из тех минут, когда мы особенно ясно чувствуем, как сильно любим друг друга…»
Но именно здесь, в этом месте, писательница Бруштейн внезапно прервет свое повествование.
«Папа мой, папа!.. Через пятьдесят лет после этого вечера, когда мы с тобой „кутили“, тебя, 85-летнего старика, расстреляли фашисты, занявшие город. Ты не получил даже того трехаршинного домика, который тебе сулила Юзефа, и я не знаю, где тебя схоронили. Мне некуда прийти сказать тебе, что я живу честно, никого не обижаю, что я тружусь и хорошие люди меня уважают… Я говорю тебе это здесь».
Но случится эта трагедия ещё не скоро, а пока Саша растёт среди удивительных людей и впитывает всё то, что её окружает – теплоту, любовь, и принципы – истового труженичества, высокой культуры и безукоризненной порядочности.
Своя семья и взрослая жизнь
Неожиданно для всех в 17 лет Саша вышла замуж за 28-летнего доктора Сергея Бруштейна, уже тогда известного физиатра.
«Встретил девочку — удивительную. С этой — не заскучаешь…» — так писал он о жене.
Их сын Михаил впоследствии стал главным инженером на фабрике «Красный октябрь», дочь Надежда создала знаменитый ансамбль народного танца «Березка».
После 1917 года Александра Бруштейн с неиссякающим энтузиазмом бросилась строить новое общество. Только в Петрограде она открыла 117 школ и кружков по ликвидации безграмотности. Написала более 60 пьес для детей и юношества — оригинальных и переложений классиков от Диккенса до Сервантеса. Пьесы пользовались успехом, впрочем, не слишком громким.
В целом судьба Александры и её близких по тем временам складывалась удачно — её печатали, хвалили, муж возглавлял Государственный институт физиотерапии, сын изобретал новые рецепты конфет, дочь ставила сольные номера в театре. Никто не пострадал от репрессий, никого не притесняли.
Но ничто и не предвещало, что вполне заурядный драматург вдруг станет автором удивительной книги.
Война
Судьбы семьи изувечила война. В 1941 году после оккупации Вильно-Вильнюса погибли отец и мать Саши — Яков и Елена Выгодские. Сын Михаил трудился в тылу, напряженная работа вызвала тяжелую болезнь сердца. Дочь Надежда с фронтовой бригадой гастролировала на передовой и уцелела чудом. Муж возглавил кафедру физиотерапии в Новосибирске, в эвакуации, и через два года после Победы тоже скончался от сердечного заболевания.
У самой Александры Яковлевны тяжелые переживания «ударили по глазам» — почти глухая писательница начала стремительно терять и без того слабое зрение. И… стала работать ещё больше.
Дорога уходит в даль
Первый том трилогии «Дорога уходит в даль» опубликовали в 1956 году. И книга за считанные годы сама, без рекламы или раскрутки, стала всесоюзным бестселлером.
Все события, описанные в книге достоверны, большинство её героев жили на самом деле. Бруштейн рассказывала о том, что видела и слышала, не позволяя себе неправды даже в мелких деталях. «Дорога» изумительно написана. Её раздергивают на цитаты, безупречно точно описывающие те или иные события жизни, причем у каждого фаната набор цитат свой. «Умалишотка!». «Моя семейства». «Какое глупство, Юзефа!».
Юбилейная речь
На юбилейном вечере, посвящённом 80-летию Александры Бруштейн, большой зал Дома литераторов не вмещал всех желающих. Говорят, вместо 700 человек поздравить писательницу пришло полторы тысячи. Любовь Кабо вспоминает:
Мы с Фридочкой Вигдоровой сидели на одном стуле. Фрида потом напишет Александре Яковлевне: «Никогда не видела зала, который был так полон любовью. Зал, готовый взорваться от любви. А мне от любви к Вам все время хотелось плакать…»
Александра Яковлевна была растерянной, взволнованной, то ли плачущей, то ли смеющейся — издали, из зрительного зала, не разберешь. А зал веселился, хохотал, аплодировал. Юбиляршу приветствовали Леонид Утесов и Сергей Образцов, звучал записанный на пленку голос Корнея Чуковского: «Вы старая-престарая старуха…», и, словно полемизируя с Чуковским, стихи Самуила Маршака — десятилетней давности, написанные еще к прошлому юбилею:
Пусть юбилярша,
А. Я. Бруштейн,
Намного старше,
Чем Шток и Штейн,
Пускай Погодин
В сынки ей годен,
А Корнейчук
Почти что внук…
Однако все же, —
Как у Жорж Занд, —
Что год — моложе
Её талант…
В ответной речи на своём 80-лети Бруштейн скажет удивительные слова:
«Когда сегодня здесь говорили, я все думала — о ком это они говорят? В чем дело? Кто это? Какая замечательная старушка! Умная, талантливая, чудесный характер… И чего-чего только в этой старушке нет. Я слушала с интересом… Товарищи! Я, конечно, трудяга, я много работала, мне дано было много лет… Но сделанного мною могло быть больше и могло быть сделано лучше. Это факт, это я знаю совершенно точно… Смешно, когда человек в 80 лет говорит, что в будущем он исправится. А мне не смешно. Я думаю, что будущее есть у каждого человека, пока он живет и пока он хочет что-то сделать… Я сейчас всем друзьям и товарищам, которые находятся в зале и которых здесь нет, даю торжественное обещание: пока я жива, пока я дышу, пока у меня варит голова, пока не остыло сердце, — одним словом, пока во мне старится „квартира“, а не „жилец“, — до самого последнего дня, последнего вздоха…»
О тупом, непобедимом зле
В чём же секрет успеха книг Бруштейн? Корней Чуковский писал ей в восторженном письме, что в лепке характеров, в диалогах прежде всего, чувствуется крепкая рука драматурга. Все так: речвые характеристики у Бруштейн идеальны, и речь горничной Юзефы не спутаешь с такой же русско-польско-еврейской речью бабушки, а Гриша Ярчук — это не только фирменная приговорка «запохаживается» или шепелявое «слуфай», но и собственное построение фраз.
Но ведь она уже много лет была детским драматургом и почему же тогда пьесы Бруштейн — даже лучшие и популярнейшие из них — это просто хорошие пьесы. Не гениальные и даже не хиты.
Конечно же, это «роман воспитания», каких много было в советской литературе — «Кондуит и Швамбрания», «Республика ШКИД», «Белеет парус одинокий» и т. д. Но в рамки классической детской литературы это произведение не умещается. Дмитрий Быков в статье о «Дороге…», назвал её «книгой без правил». Внежанровой, вневременной, не имеющей гендерной ориентации и возрастных ограничений.
Но лучше всего, на наш взгляд, ему удалось сформулировать секрет успеха этой очень детской и совсем недетской книги в упомянутой видеолекции «История о девочке, живущей на границе миров» из цикла «Сто лет – сто книг». Вот она, обещанная выше цитата:
«Я понял, в чём секрет этого удивительного произведения. Сашенька Яновская, которая выросла в очень живой семье, на протяжение всей книги постоянно сталкивается с нерассуждающим, тупым и непобедимым злом.
И вот эта эмоция нам всем очень близка! Мы не понимаем, как человек может быть настолько жесток и глуп. А он может — и даже получает от этого удовольствие.
Доминирующая эмоция этой книги — это сначала ужас, а потом весёлая злоба при столкновении со страшным, тупым злом — с расизмом, антисемитизмом, с чванством богатых, с репрессивной системой государства…»
Тупое зло — оно не имеет национальной или временной принадлежности. Дети всегда распознают его лучше всех, какую бы форму оно не принимало.
Зло — это нищета детей, которых не пускают в панские дома, хотя дети эти — замечательные умницы. Это когда девочка обездвижела от голода и запущенного рахита. Это страшная несправедливость репрессивной системы гимназического воспитания, когда детям не позволяют читать даже Пушкина и унижают на каждом шагу. Всё это, вместе с «расизмом, антисемитизмом, чванством богатых и репрессивной системой государства» — явления одного порядка и проявления одной и той же силы, которую так важно уметь распознать и «не пытаться найти компромис, не договариваться, не бояться, а прямо вот здесь и сейчас, не сходя с места, победить. И у нас нет другого варианта — мы погибнем или победим». Детям это очевидно.
Зато в самом факте появления такой книги, как «Дорога уходит вдаль…» есть что-то невероятно обнадёживающее. То, что таким кристальным людям, как Александра Бруштейн всё-таки удаётся иногда пройти сквозь сложнейшую, жесточайшую эпоху как нож сквозь масло — и остаться таким же светлым человеком с неисковерканной душой, да ещё и передать огромному количеству детей те простые и честные правила жизни, и сделать прививку от «тупого зла» – всё это, безусловно, вселяет оптимизм. Спасибо Вам, Александра Яковлевна!
Ирина Яцкевич
Источник: izbrannoe.com
Понравилась статья? Поделитесь с друзьями на Facebook:
